Винтерфилд - Страница 31

— Вряд ли я скажу так же красиво, — сказала она, улыбаясь Романо. — Про Юг мы слышали, Север — видели. Я с Запада, тоже из приморья. Мы небогаты, нет у нас каменных дворцов, даже маленького замка нет, а поместье похоже на большую мызу. Ее унаследует старший брат, а остальные наверно отправятся искать счастья по Европе. Море у нас холодное, по берегу — песчаные дюны и редкие чахлые сосны на них. По ним так славно скакать верхом на рассвете. Воздух пахнет солью. Тоже сыро. Чайки кричат. Мельницы ветряные на холмах. Зимой у самого берега намерзает ледяная кружевная корочка…

Они выпили за Запад, потом-таки за Север, а потом — за Восток, который некому было здесь представить, но им не хотелось его обижать. Торт был чудесен, Лея съела два куска, благо, о корсетах она давно забыла.

Музыканты завели взрыдывающий порхающий вальс, музыка подхватила ее.

— Потанцуем? — спросил Романо.

Несколько месяцев ее не носило по бальному залу.

Разумеется, она хотела. Романо приподнялся, брови его страдальчески сдвинулись, по лицу промелькнуло недоуменное выражение, он вцепился ногтями в доску стола, и ему едва удалось, не осрамившись, аккуратно опуститься на свое место.

— Что за черт? — растерянно спросил он. — Я же трезв, как стеклышко!

Лорд Грэй, улыбаясь, поднялся из-за стола.

— Четыре стороны света — не шутка, мой мальчик, — лживо посочувствовал он. — Могли и ноги отказать. — И поклонился: — Миледи, окажите мне честь…

Лея смущенно подала ему руку и встала. Легкое раздражение от того, что он опять коварно объехал мальчишку, утерев ему нос и указав место, испарилось вместе со способностью соображать, стоило ей ощутить его ладонь на своей спине. Шампанское и вальс — что еще нужно, чтобы вскружить голову? Будучи при дворе, ей доводилось вальсировать бессчетно, однако никогда с нею не было ничего сравнимого. Раньше всегда что-то мешало: опасение наступить на ногу партнеру или позволить ему отдавить свою, его неловкость на внезапных поворотах или его излишнее упоение собственным искусством, когда она боялась не успеть, подвернуть ногу, зацепиться каблуком, налететь на другую пару… прижаться слишком тесно. Мешали масленые взгляды, потные ладони, граничащие с непристойностью комплименты на ухо. Она почти не дышала, когда вальсировала прежде. Она лучше фехтовала, чем танцевала. Но лорд Грэй вел ее, как нес, на согнутой руке, и ей чудилось, будто ноги ее не касаются земли. Ей казалось, что она хорошо танцует, что она красива, что — желанна. Ни слова не было произнесено меж ними, для слов — иное время. Было лишь круговое движение на три такта, слившееся в полосы пламя свечей сквозь слезы, закипавшие в глазах и в горле, твердая рука у нее на поясе и другая, охватившая ее ладонь, слабый запах вина от губ, дыхание в волосах…

Когда он проводил ее до места и отодвинул для нее стул, она обнаружила, что Романе сидит, погрузив тонкие, пальцы в волосы и закрыв лицо руками. Ей захотелось пожалеть его. Может быть, даже обнять. Все-таки, с какой стороны ни взгляни, это был недостойный трюк.

Большой не должен обижать маленького.

— Доброй вам ночи, господа, — сказала она. — Спасибо, лорд Грэй. Романе, у меня нет слов!

И двинулась по лестнице вверх, мерцающая и тихо позванивающая, как сновидение. Ей хотелось остаться одной в комнате, которая ей улыбалась.

16. Ночь откровений

Подойдя к зеркалу, она в упор рассмотрела свое отражение.

— Да ты пьяна, подруга! — сказала она себе. — Охолони. Тебе не нужна скатерть. Тебе с ним еще драться и драться.

Разделась, забралась в постель, свернулась клубком, вытянулась, перевернулась с боку на бок, на живот, обняла подушку, потом двинула ее кулаком в мягкий живот. Ну нет сна. А завтра ведь спозаранку поднимут. Господи, да что ж это такое! Цветы подступали к самой постели, как диковинный лес. Лея еще помучилась немного, вдыхая терпкий аромат медового донника, потом рывком села. Она определила имя своей бессонницы. Она звалась третьим куском торта.

В самом деле, Брего отнес его в буфетную, и он лежит там, огромный, белый, почти нетронутый… А почему бы, собственно, и нет? Она встала, накинула пеньюар, не зажигая света нашарила и отодвинула засов, ощупью спустилась по лестнице и отворила скрипучую, ведущую в буфетную дверь. В нос ей ударила вонь задутой свечи.

— Только не ори, ладно? И не дерись. Я не собираюсь на тебя нападать…

От неожиданности и испуга она прижалась спиной к двери, сердце выбиралось из желудка, куда ухнуло в мгновение ока.

— Погоди, сейчас я снова ее зажгу.

Послышалась возня, щелканье кремня, сдержанная ругань сквозь зубы, зашипел трут, и наконец вспыхнувшая свеча озарила буфетную, белую громаду торта и самого Романо, перед которым на тарелочке возлежал добрый кусок.

— Как ты догадался, что это я?

— Шаги, — лаконично ответил он. — И запах. От тебя цветами пахнет. Ну и потом, я же знаю, каково это: представлять, как он вот тут стоит. Присаживайся. Держи и ешь.

— Ну, я-то, положим, понятно, — сказала Лея с набитым ртом. — Барышня, уписывающая за столом кусок за куском как-то не смотрится. Но ты-то мог налопаться на всю оставшуюся жизнь.

— Ага, — невесело согласился Романо, — а завтра этот крокодил в обличье человека за каждое, с его точки зрения, излишество выколотит из меня штук двадцать отжиманий.

Его передернуло.

— Он суров к тебе, — признала Лея.

— Суров?! — фыркнул Романо. — Что ты знаешь о суровости! С тобою-то он приветлив, как зимнее солнышко. Не дай тебе бог узнать, как он умеет оскорблять.

— Да я слышала кое-что, — созналась Лея, опуская глаза.